Feb
19
Заседание Ц.И.К. 14-го февраля 1918 года.
February 19, 1918 | Comments Off on Заседание Ц.И.К. 14-го февраля 1918 года. |
(Начало см. в №25).
Доклад Троцкого.
Поэтому после первых дней растерянности, когда они намеренно оттягивали ведение переговоров, сосредоточиваясь на мелких формальных вопросах, они скоро пришли в себя и вернулись к прежнему тону самоуверенности, сохраняя свои тробования в полной силе и непримиримости; а каковы эти требования, я уже вам сообщал на третьем съезде советов. Только в области экономически-правовой они пошли на некоторые уступки. Вся политика их идет под знаком сильной военной партии; поэтому в вопросе об аннексиях у них нет уступок. Лишь в области, где [… … … …]интересованы и могут менее контролировать, именно, в области экономической — они идут на некоторый компромисс. Счет, который ими теперь предъявляется, сводится к трем миллиардам марок. На уступки они пошли и в области торгового договора. Они понимают, что все страны будут подвергнуты после войны внутренней перестройке, даже независимо от революционных потрясений, поэтому из торговых договоров будут три четверти нереальны. В этой области они никаких ультиматумов или программ не выдвигали. Наши переговоры сильно осложнились тем фактором, который называется Киевской Радой. Ее делегация явилась в Брест, когда Рада была еще сильной организацией на Украйне. Все утверждения буржуазной печати, что мы провоцировали гражданскую войну с Радой, ложны. Мы предлагали ей договор на условии отказа от союза с Калединым и невмешательства в нашу с ним борьбу. Это мы заявили во всеуслышание. Делегация приехала как раз в тот момент, когда мы пытались в этом отношении достигнуть с Киевской Радой соглашения. Делегации противной стороны мы заявили, что признаем право Украйны на самоопределение, но так как это самоопределение еще не закончено и территориальные границы еще не определились с достаточной ясностью, то Украйнская делегация не может заключить договор помимо нас и тем более против нашего согласия.
Но чем острее становился конфликт народных низов Украйны и контр-революционной Рады, тем сильнее Украинская делегация стремилась заключить мир с центральными державами, чтобы с их поддержкой продолжать свою внутреннюю борьбу. Когда мы приехали в Брест, то застали их переговоры почти подходящими к концу. Плутоватые мещанские украинские политики утверждали, что эти секретные переговоры ложь. Германская печать обвиняла русскую делегацию в затягивании переговоров. Этим обвинением они стремились доказать трудящимся массам Берлина и Вены, что их нетерпение в деле мира эксплоатируется русской делегацией. Это обвинение отчасти имело основание в первое время переговоров, когда мы хотели, чтобы эти переговоры нашли эхо в рабочих массах Германии. На последнем этапе переговоров не мы их затягивали. Перед нашим последним приездом сюда генерал Гофман показал нам на карте все те области, которые будут оккупированы Германией, и мы поняли, что все переговоры с германской делегацией были до сих пор академичны; теперь перед нами оказались реальные условия, и мы должны были сказать об них нашим правящим учреждениям. Для этого мы нашли нужным вернуться в Петроград через десять дней и привезти наш ответ. После нашего приезда произошла двухнедельная затяжка в мирных переговорах, в то же время за нашей спиной центральные державы заключили 9 февраля нового стиля мир с Радой. Это был день рождения Леопольда Баварского, и торжественный акт приурочили к этому торжественному дню. Генерал Гофман салютовал в Бресте, предварительно испросив на этот салют разрешение Рады, ибо по мирному договору Брест принадлежал ей. Следует сказать, что это было в тот момент, когда у Рады за вычетом Бреста оставалось мало территории
Мы об этом довели до сведения центральных держав вместе с народным секретариатом Украйны. В ответ на это центральные империи заявили, что свое отношение к Украйне они определят в момент подписания мирного договора. Это было бы шантажированием не только нас, но и Рады в виде запугивания ее непризнанием, когда выяснилось, что для Украины и России нет большего преступления, чем преступление [… … … …]ды. Я прошу вас оценить по достоинству те удары в спину, которые делали некоторые издания, упрекая нас в том, что мы довели Раду до предательства, что мы покушались на самостоятельность делегации Рады. Когда Кюльман спросил нас, не смотрим ли мы на эту делегацию как на подсекцию, мы заявили, что считаем ее равноправной делегацией самостоятельного народа, и предложили Раде идти вместе с нами на общего врага, но получили отказ. Презренное поведение тех партий и групп, которые обвиняли нас в том, что мы толкаем Раду на путь предательств в то время, когда они шли на величайшие услуги. Позднее мы предложили Чернину послать на Украйну своих представителей вместе с нашими офицерами для того, чтобы узнать, существует ли Рада реально. Он согласился, но когда спросили мы, будет ли отсрочено подписание мира с Радой до возвращения представителей, то мы знаем, что сказал Кюльман Чернину, он сказал: «если они увидят, что Рада не существует, они будут стоять перед лицом одной общей великой Российской делегации» и 9-го февраля мир с Радой был подписан. Нам не приходится говорить о революционной войне. Революционная война не была бы революционной войной. Она может быть таковой лишь тогда, когда революционная армия представляет достаточную силу, чтобы революционизировать войну. Но при ослаблении армии эта последняя является только орудием, подчиненным игре империалистических сил. Пока нет революционного движения в Европе, мы отказываемся быть пособниками войны. Я скажу вам, товарищи, какое впечатление произвело наше заявление на представителей враждебных стран. Когда я огласил первую часть, то на лице Кюльмана отразилось величайшее злорадство. Казалось, он говорил Чернину и Гофману: «Вот видите я был прав, когда я вам говорил, что они подпишут все, что угодно». Но когда во второй части мы заявили, что мира не подпишем, Кюльман, прекрасно владеющий собой, совершенно растерялся и с трудом поставил нам первые вопросы. Никто не ожидал, что мы решимся здесь не скреплять создавшегося положения нашей подписью. Германский консультант заявил, что он долго рылся в трактатах и книгах и нашел только в истории войны персов с греками аналогичное положение. В нашем заявлении заключается большая нравственная революционная сила, это подтверждают те частные разговоры, которые вели наши и немецкие солдаты и офицеры в Бресте; они говорили нам: значит нас обманывали, когда нам говорили, что Германия не будет делать аннексий, и вы подпишите мир. Мы не разбойники и двинуть нас в Россию невозможно. И действительно, товарищи, двинуть войска Вильгельма, это значит обнажить насильнические тенденции Германии, которая ищет теперь формулы для выражения создавшегося положения.
Но нет формулы, которая охватывала бы взаимоотношения революционной России и германского империализма. Я не хочу сказать, что наступление Германии исключено при всяких условиях. Нет, этого не утверждаем. Но теперь все факторы, мешающие наступлению на россию, усилены. Если в нашей стране есть сила для обороны, если возможна борьба на защиту революционной территории, то только сейчас, после того, как мы сделали честную попытку заключить мир с врагом. Нам это не удалось, и мы сделали единственный вывод, который можно было допустить, тот, что мы не хотим участвовать в политической империалистической бойне. Нам необходимо восстановить порванные психологические связи среди масс и вернуть их к сплочению на поприще труда. Мы сказали германскому империализму: что делаете, то делайте открыто. Мы лишаем вас возможности сказать берлинским рабочим: «Вы называете условия мира аннексионистскими, а вот смотрите: под ними стоит подпись русской революции». Нет, мы отказались дать свою подпись под теми условиями, которые мечом на живом теле народов пишет империализм. Мы отказались от вашего имени поставить свою подпись под этими условиями мира, и я думаю, что мы правильно поступили, товарищи. (Бурные аплодисменты). Немцы действуют с молчаливого, а может быть, и не совсем молчаливого согласия Англии, Франции и Америки. Ведь не случайность, что именно теперь, когда мы сюда приехали с результатами мирных переговоров, все союзные и нейтральные посольства выступили с протестами против декрета об [… … … …] других, задевающих интересы иностранных подданных.
Выступление несчастной маленькой Сербии или Персии происходит, конечно, под диктовку Англии, Франции и Америки. Когда мы в Бресте обсуждали отдельно пункты договора, то всегда вносили поправку, что мы принимаем тот или иной пункт, посколько он не будет противоречить законам Российской Республики. Наши противники на эти оговорки почти не возражали, они знали, что союзники потом помогут им наверстать уступленное. Сейчас мы находимся окруженными кольцом все более сплочивающихся между собой стран Мирового империализма. Сегодня мы спокойно перешагнем через протест держав, но правительства так называемых союзников постараются, конечно, в будущем создать себе право более сильных протестов, если выйдут для этого достаточно сильными из войны. Мы все время стоим перед вопросом, какими выйдут народы из кровавой свалки. Останется во Франции у власти кучка банкиров, в Англии Лойд Джордж, или власть возьмет в свои руки пролетариат? Слишком много чести оказывают нам те критики, которые вопрос мира ставят в зависимость от нашим, промахов во время ведения переговоров. Они переоценивают роль дипломатии, пусть даже революционной дипломатии. Мы ставили своей целью только аппелировать к сознанию трудящихся масс всех стран. Осенью положение было в три раза более трагическим, чемь теперь. Петрограду угрожала непосредственная опасность, когда не было еще народных движений германских и австрийских рабочих. Германский империализм сильнее нас, но он стал с тех пор слабее после стачек в Берлине, Вене и Дрездене! И никакой другой лучшей политики, как будет реагировать мировой пролетариат, ни один мудрец, будь он хоть семи пядей во лбу, не выдумает.
Мы должны связать судьбу страны и русской революции с судьбой мировой революции. И могли ли мы, добиваясь этой цели, сделать другой шаг, чем мы сделали. Этот шаг наш налагает огромную ответственность на пролетариат Германии и Австрии. Мы ему говорим, что возвращаясь в мирное положение, непосредственную ответственность за судьбу русской революции и революционного Петрограда мы отныне возлагаем на сознательного германского солдата, он не пойдет против своего будущего, и наш голось будет им услышан (шумные аплодисменты). Германский кайзер не сможет двинуть на нас свои полки, и если эта победа будет одержана то германский империализм будет парализован противодействием своих масс. Тогда та граница, которую Гофман провел мечом, станет только случайной царапиной на карте, и новые народы проведут новые границы, и вся земля будет одним свободным жилищем свободных народов. Я думаю, что стоя на этой почве, мы сделали все, чтобы приблизить час освободительной социальной революции.
После окончания речи Троцкого все встают и првветствуют его долго несмолкаемыми аплодисментами.
«Власть труда», Иркутск, 19 февраля 1918 года