Nov
8
Октябрьские дни в Петрограде
November 8, 1917 | Комментировать |
Город-призрак, туманный, фантастический Петроград,— он в эти дни жил своею особенной жизнью.
Снаружи, с первого взгляда все было спокойно: так же, как и в обычное время, двигались по улицам люди, как кровь в человеческом организме — гуще и быстрее к центру, реже и медленнее по окраинам. Стояли хвосты: “керосиновые”, “обувные” и другие. Шумели трамваи, автомобили, работали фабрики, торговали магазины…
А там, в глубине, в среде этой суетливой жизни уже чувствовалась какая-то тревога. Жизнь напоминала реку накануне вскрытия: слухи, туманные, как шорох трескающегося льда, порождающие выжидательное, пугливое настроение, носились в воздухе. И все, даже самые мелкие факты рождали тревогу; ехал ли по улице конный отряд солдат или казаков, можно было увидеть, как взволнованно-радостно крестились старушки и шептали:
—Славу Богу! Погрому не будет.
Провозили по улице пушки или шел куда-либо броневик — явления, почти незамечаемые в другое время, они теперь заставляли испуганно ёкнуть не одно сердце:
—Неужели уже началось!
Наступило 22-е октября, день Петроградского Совета. И в этот же день казаки и юнкера назначили крестный ход, в противовес Совету.
—Ох! будет погром!— слышались вздохи.
Но крестный ход был отменен Временным Правительством по требованию Военно-Революционного Комитета, и хотя в толпе велась черносотенная агитация и против Советов и против Керенского, однако митинги, назначенные Петроградским Советом, прошли спокойно и единственными “жертвами” этого дня явились турникеты в Народном Доме, сломленные народом, стремившихся послушать выступавших там Троцкого и Луначарского. А события шли и кризис между Петроградским Советом и Правительством назревал все сильнее и сильнее. Уж Керенский в Совете Республики требовал разрешения расправиться с “большевистской чернью”, и хотя даже эта “говорильня” приняла резолюцию об усилении борьбы за мир, и о передаче земли земельным комитетам, все же в Петроград были вызваны с румынского фронта кавалерийские части, из Вендена — 2 полка пехоты, вызывалась 17-я дивизия. Но все эти части, узнав в дороге, для чего их вызывают, отказались итти в Петроград. Из Киева двигались к Петрограду отряды юнкеров и казаков, по Царскосельской дороге ехали ударники.
Со своей стороны и Военно-Революционный Комитет принял меры. Почти весь Петроградский гарнизон был на его стороне. Колебались только казачьи полки. Враждебны были юнкера и женщины-ударницы.
Штаб округа пытался вооружить некоторые подозрительные организации. Но военно-рев. комитет назначил комиссаров во все арсеналы и склады оружия и взрывчатых веществ, и по сомнительным ордерам оружие не выдавалось. Ходили слухи о том, что буржуазия организует “белую гвардию” в противовес рабочей “красной гвардии”… На заседании Центр. Исп. Ком. Всерос. С.Р. и С.Д. Дан, Либер и другие говорили о том, что темные элементы только и ждут выступления большевиков, чтобы устроить погром и бесчинства.
О выступлении большевиков говорили с уверенностью, называли дни 20, 22-е октября. Газета “День” даже напечатала маршрут, по которому должны были итти большевистские части, и какие пункты они должны были захватить. Напечатано было даже в каких пунктах присоединятся к ним темные элементы.
А большевики все не выстуиали.
И жил город в тревоге. И когда ночью черное туманное небо с разных мест прорезали лучи прожекторов, казалось; что какие-то привидения бродят над городом и “как демоны глухонемые, ведут беседу меж собой”.
24-го был уволен военный министр Верховский и командующей Петроградским военным округом полк. Полковников. Ушел ряд командующих на фронт. Правительство закрыло газеты “Живое Слово”, “Русь” и “Рабочий Путь”. Военно-Рев. Комитет вновь открыл “Раб. Путь” и наряд солдат Литовского полка охранял типографию. Врем. Правит. решило арестовать Военно-Рев. Комитет, заседавший в Смольном, и начало готовиться к решительной битве. К Зимнему Дворцу стали стягиваться отряды юнкеров, некоторые казачьи части, пришла батарея. Все частные автомобили, какие удалось задержать юнкерам, были направлены к Зимнему Дворцу. Там же стояли английские броневики с русской прислугой.
Утром 21-го Керенский на Дворцовой площади сдедал смотр пришедшему для защиты Вр. Правительства женскому ударному батальону.
Кроме всех прочих качеств Наполеона, Керенскому недостает еще одного… боязни показаться смешным.
А на противоположном конце города, в Смольном Институте, где заседал Военно-Рев. Комитет, тоже готовились к отпору: во дворе Смольного Института стояли броневики. По обеим сторонам у входа в Институт, между колонками, стояли скорострельные орудия Гочкиса.
По коридорам Смольного сновали солдаты и рабочие-красногвардейцы, сосредоточенные, решительные. Резко выдедялись своим спокойствием характерные лица матросов.
На всех трех этажах Смольного устанавливались пулеметы и, когда их катили по полу коридора, легкий рокот их колес напоминал отдаленную перестрелку.
Вечером Врем. Правительство отдало распоряжение развести мосты на Неве и хотя крейсер “Аврора” и красная гвардия помешали этому, на улицах началась паника: все заспешили убраться домой, на подножках проходящих трамваев, как пчелы во время роения, висели пассажиры. Одного из них на Садовой улице сбросило столбом под вагон. Остальные пассажиры хладнокровно смотрели на раздавленного и все ждали чтобы скорее тронулся вагон.
На углу Невского и Садовой какой-то господин соскочил с трамвая и упал на стенку проходившего броневика. Его отбросило на мостовую и колесо броневика по диагонали прошло по его груди…
Откуда-то выскочил темный автомобиль и тонко засвистели в воздухе пули… Солдаты и красногвардейцы окружили и задержали автомобиль. По время перестрелки убили одного из находившихся в автомобиле (какого-то чиновника и одного из толпы, нескольких ранили.
25-го утром телефон, телеграф, банки оказались в руках военно-революционного комитета.
Обыватели, ждавшие всяких ужасов, были изумлены строгим порядком, царившим на улицах.
Какой-то господин, проходя мимо Гос. Банка и видя около него броневик и рядом с ним матроса, обратился к нему:
—Вот спасибо, голубчик: охраняете вы банк, а то эти проклятые большевики все разграбят.
“Что вы говорите”, ответил матрос: “я ведь и сам большевик!”
—??!
У прохожего “в зобу дыханье сперло”.
В Смольном институте шло заседание фракций 2-го Всероссийского Съезда Советов, который должен был открыться в этот день.
Наша фракция — фракция большевиков — еще 24 октября вынесла постановление: в виду тревожного времени, не расходиться из Смольного и всецело предоставить себя в распоряжение Ц.К. нашей партш. Был организован кадр агитаторов, которые рассылались по усмотрению Ц.К. и военно-рев. комитета.
25-го окт. в 2 часа дня меня и ощо 4-х товарищей послали на митинг в манеже Волынского полка. Манеж (он же столовая) стал быстро наполняться солдатами.
Настроение собравшихся определилось уже при выборе председателя: почти единогласно был избран праиорщик, освобожденный из крестов где он сидел за июльские дни (фамилию его я запамятовал).
Выступавшие на митинге представители Всеросс. Совета Крестьянских Депутатов никаким успехом не пользовались и только все говорили, что большевики не выполнят своих обещаний.
А когда один из правых эсеров сообщил, что большевики арестовали министра-социалиста Прокоповича, то из рядов солдат послышалось:
—По делом вору и мука!
—А как они арестовывали большевиков, так это ничего?
На митинг явилась делегация от юнкеров, охранявших Зимний Дворец и от 14 казачьего полка.
Юнкера заявили, что они не пойдут против народа и охраняют только сокровища Зимнего Дворца, которые являются общенациональным достоянием. Но когда Волынцы предложили им разделить тяготы охраны “сокровищ” и предложили ввести в Зимний Дворец столько же Волынцев, сколько там находится юнкеров, юнкера оскорбились; заявив, что они считают такое предложение выражением недоверия.
—Товарищи!— сказал тогда один из наших ораторов. Кассир оскорбляется когда проверяют кассу, в двух случаях: когда он слишком честен или когда он ворует. История скоро проверит кассовую книгу товарищей юнкеров и мы увидим, правы ли они, не соглашаясь разделить с нами службу в Зимнем Дворце. |
После заявления казака о том, что казаки не пойдут против Советов, делегация удалилась.
Вскоре пришел представитель Волынцев с заседания С.Р. и С.Д. и сообщил, что Ленин и Зиновьев уже выступали в Петроградском Совете.
В 8 ч. вечера 25-го открылся Второй Всероссиский Съезд Советов.
Теперь, когда пишутся эти строки, сюда уже пришли Петроградские газеты и всем уже известно, что “соглашатели”, главным образом, меньшевики и правые эсеры, почти 8 месяцев работавшее с кадетами, не захотели работать с представителями пролетариата и беднейших крестьян — большевиками я левыми эсерами. Теперь, когда вопреки болтовне испуганных и тоже социалистов, близится выборы в Учредительное Собрание, пусть рабочие и солдаты и крестьяне вспомнят об этом, идя к избирательным урнам.
В 2 ч. ночи было получено известие, что Зимний Дворец взят, Временное Правительство арестовано, кроме бежавшего Керенского и отвезено в Петропавловскую крепость. Оставшиеся в зале правые эсеры стали кричать:
—Освободите тов. Маслова! Освободите министров-социалистов!
Да! Мы арестовали так называемых министров-социалистов и в их числе госп. Маслова,— начал т. Троцкий.
—Товарища Маслова,— перебили правые эсеры.
—Нет! Господина Маслова!— отвечал Троцкий.— Потому что между т. Масловым и нами, лежит режим министра Маслова, когда социалисты сидели в тюрьмах. Мы арестовали их, но военно-рев. комитет уже распорядился выпустить этих “социалистов” под домашний арест.
В 5 час. утра, приняв резолюцию о переходе всей власти к Советам, заседание закрылось.
***
26-го, днем, происходили фракционные заседания. Левые эсеры, пытавшиеся быть связующим звеном между нами и ушедшими “соглашателями”, весь день провели в бесплодных спорах.
Иначе обстояло дело в нашей фракции и этим в громадной степени мы обязаны т. Ленину, который в эти дни, как всегда, сохранял ясность мысли и хладнокровие. Два качества, кажется, никогда не покидающие его.
Я видел его в апреле, когда он, как победитель, въезжал в Петроград на бронированном автомобиле, окруженный сотнями знамен, горевших под лучами прожектора, как кровь. Сотни приветствий слышал тогда он. И остался спокоен.
И позже, когда он бесстрашно и смело излагал свои тезисы и во фракщи и на заседании с.-д. всех фракций, когда даже многие большевики готовы были отвернуться от него, он спокойно внимал и свистам врагов и аплодисментами друзей.
И теперь у него не закружилась голова от достигнутых успехов. Исхудавший, обритый он был по-прежнему невозмутим.
Было слышно, как пролетит муха, когда т. Ленин читал во фракции декреты о Совете Нар. Комиссар., о мире, о земле, о созыве в срок Учредительного Собрания.
А в 10 ч. 35 мин. весь съезд уже восторженно приветствовал только что принятый им декрет о мире и звуки “Интернационала” оглашали зал.
В 2 ч. ночи принят декрет о земле.
—Это эсеровская программа!— крикнул кто-то Ленину.
—Мы не догматики, мы не книжники, мы люди жизни. Закон, который мы вам предлагаем, желает крестьянство и хотя мы знаем, что некоторые пункты, как, напр., об уничтожении наемного труда, не пройдут в жизнь, мы говорим крестьянам: “пробуйте, мы не будем мешать вам! Ваши ошибки научат вас!”— ответил Ленин.
Утвердив декреты, избрав Ц.И.К. и Совет Народных Комиссаров, Съезд закрылся.
Декреты о мире и о земле, переведенные на многие языки, разбросаны в количестве 4 миллювов экземпляров по всем фронтам и теперь никакие силы не вырвут из сознания народного этого дела большевиков.
Мы голосуем за эти декреты,— заявил представитель эсеров максималистов,— ибо видим, как партия, едва очутившись у власти, начинает исполнять свои обещания.
Левые эсеры обещали Совету Народных Комиссаров свою полную поддержку, но в Совет Народн. Комиссаров не вошли, желая остаться связующим звеном между нами и “ушедшими”.
А ушедшие меньшевики и правые эсеры образовали комитет Спасения Родины и Революции. Недурная попытка “спасти Революцию” в союзе с кадетами, которые, как гласные думы, входят в этот комитет!
Орган партии с.-р. “Дело Народа” в передовице от 21 сентября говорил, что если большевики вздумают взять власть, “сторонники коалиции должны гарантировать им полную поддержку”.
Но стоило только большевикам взять власть, как со стороны меньшевиков и эсеров-оборонцев поднялась волна грязи, лжи и клеветы. Говорили о насилии над ударницами в Зимнем Дворце, о грабежах, о пьянстве солдат, взявших Зимний Дворец. Превзошли Тьера, пытавшегося оклеветать Коммуну! “Воля Народа” определила даже сумму, на которую был ограблен Зимний Дворец: 500 миллионов. Пришедшие из Петрограда газеты (“Новая Жизнь”) сообщают, что все это оказалось ложью.
“Большевики губят Россию!” “Предатели, пьяницы, разбойники!”— Лают на нас газеты.
Пусть! Нас с ними рассудит народ! Нас с ними рассудит история.
Все чиновники, боящиеся за свои оклады и пенсии, все испуганные обыватели, все сплотились вокруг этого комитета “Спасения Революции”.
И комитет печатал уже “грозные”, напыщенные приказы идеализированного обывателя Керенского этого Бонапарта—Неудачника. Приказы, никому не страшные; рабочие и солдаты сумеют защитить свою Революцию свое Правительство!
“Чиновники отказались работать с новым правительством”. “Сэр Бьюкенен не принял Троцкого — злорадствовало “Дело Народа”.
А разве мы не говорим, что у нас в министерствах сидят старые слуги Николая Романова? И если они не хотят работать с нами, тем лучше: они раскрывают свое лицо.
Сэр Бьюкенен не принял Троцкого! Представитель разбойников-капиталистов пролетариата! Великолепно: это значит, что у нас с разбойниками нет ничего общего! И с ними нас рассудят одураченные и измученные ими народы!
И уезжая из Петрограда мы знали, что если даже большевиков раздавят, их все равно не победят, ибо образование Совета Народных Комиссаров, передача власти Советам есть попытка построить власть, острие которой было бы направлено в защиту народа, а не против него.
И все бедные и трудящиеся, все эксплуатируемые не забудьте этого никогда!
И.Л. Наханович.
«Знамя революции», Томск, 8 ноября 1917 года