Nov
8
Восстание большевиков. Анархия в Петрограде
November 8, 1917 | Комментировать |
Большевики захватили в столице власть, но власти у них и порядка нет…
В Петрограде анархия, развал, безчинства и, повидимому, голод.
Корреспондент ростовской на-Дону газеты «Приазовский Край» телеграфирует из Москвы (номер от 29 октября):
На улицах Петрограда разгуливают толпы пьяных солдат.
Везде стоят броневики большевиков и их военные отряды.
По улицам идет стрельба и грабеж.
Сами мятежники в первые дни были настроены победно-празднично. Теперь они или успокаивают себя или попросту самообманываются, закрывая глаза на действительное положение вещей и состояние их кровавой победы.
В гнезде большевиков — Смольном институте — 29 октября царило такое насстроение:
Войска военно-революционного комитета чрезвычайно веселы, острят, перекликаются с казаками, казаки очень серьезны и угрюмы. Упадка духа в большевистских полках нет. Чувствуется решимость твердо отстаивать Петроград.
Эти картины рисовали сотруднику «Новой Жизни», единственному лицу, допускаемому в Смольный. И дальше:
Среди войск военно-революц. комитета, особенно в некоторых частях, чувствуется стремление выйти из состояния неподвижности. Так, например, пришедшие из Стрельны 25 команд пулеметчиков то и дело напоминают, что неподвижность им надоела.
Но в том же номере газеты (30 окт., 167-ой), в котором помещены буколические картины состояния мятежного гарнизона, в заметке «В заседании петроградского совета» (раб. и солд. депутатов), тут же, буквально рядом, читаем:
Представитель гатчинского гарнизона сообщает детали того, что происходило под Гатчиной, он указывает, что советские войска в Гатчине были очень плохо вооружены. На 500 человек приходилось только 62 винтовки. Оружие достать было невозможно. Войска Керенского состояли из 5.000 казаков с 25 пушками.
—Наш неуспех объясняется не тем, — говорят делегат,— что у нас была робость, а тем, что нечем было защищаться.
Дальше — на следующей странице все того же номера:
Военно-революционный комитет сообщает, что войска ген. Краснова, командующего правительственным отрядом, расположены на севере Царского Села. В течение вчерашнего дня (29 окт.) некоторая часть войска Краснова придвинулась к Пулкову. В районе Пулкова и деревни Среднее произошла перестрелка между красногвардейцами и казаками. Путь между Петроградом и Царским Селом с вчерашнего дня разобран.
Отступили к последней защите — Петрограду… Спрашивается,— где же здесь хваленая «решимость твердо отстаивать Петроград», наконец, что же желали герои-пулеметчики, которых из Стрельны прибыло, ни много, ни мало, 25 команд, то есть, худо-бедно, с 25-ю пулеметами, и которые «то и дело напоминали, что неподвижность им надоела»,— где они были, что они делали?
Что-нибудь одно — или мятежники струсили, или их недостаточно, или они не вооружены, чтобы обеспечивать власть новому главе России — Владимиру Ульянову (Ленину).
Еще дальше — на последней, четвертой, странице названного номера «Новой Жизни» в отчете о заседании Петроградской городской думы (она непрерывно заседает) некоторые гласные, объезжающие районы столицы, знакомят нас с тем, о чем сами мятежники упорно молчат или говорят только хвалебное. [… … … … ] дисциплины, не слушают даже комиссаров военно-революционного комитета. Одного комиссара схватили и хотели убить несмотря на предъявленное им удостоверение военно-революционного комитета. Гласные взяли его под свою защиту.
Начинается военный погром, ружья стреляют сами, и военно-революц. комитет уже не сможет ничего сделать, если быив хотел.
Большевистская полувооруженная толпа, возбужденная мятежными и изменническими речами и невинной кровью братьев по родине, превращается, если уже к этому времени не превратилась, в анархическую, проще говоря — в разбойническую банду, угрожающую целости и сохранности столицы, государственным учреждениям, угрожающая ее населению.
Кровь льется… С людьми, верными правительству и законному порядку, «революционые» матросы («краса и гордость революции») и солдаты беспощадно расправляются, настолько зверски, что их жертвы сходят с ума (одна мать юнкера сообщила об этом петроградскому городскому голове), стреляют в затылки, вонзают кинжалы в спины, сбрасывают из окон верхних этажей домов на мостовые, арестовывают больных и полураздетыми заставляют их пешком идти в Петропавловскую крепость, где вынуждают лежать голодом на сыром каменном полу… Всех зверств не перечислишь.
С началом мятежа петроградцы, инстинктивно почувствовавшие, что «так будет», попрятались по домам — город опустел.
Социалист Пешехонов, бывший министр продовольствия, известный писатель и общественный деятель, один из основателей народно-социалистической (трудовой) партии, в своей партийной петроградской газете «Народное Слово» описывает дни мятежа:
К новой революции звали большевики на митингах. И теперь в своих прокламациях они именуют ее «революцией солдат, крестьян и рабочих». Меньше всего, однако, их авантюра похожа на революцию.
Это чисто-военный, даже уже: солдатский переворот, своего рода пронунциаменто (военное восстание), как называет такие захваты власти история. Бывают периоды, когда узурпаторы появляются один за другим,— и нам приходится с тревогой спрашивать себя, не вступили ли мы в такой период.
Переворот совершен большевиками при помощи приказов по гарнизону (штаб был захвачен), причем исполнители этих приказов в некоторых случаях даже не знали, чьим именем они в данный момент действуют: именем ли временного правительства или «военно-революционного комитета». Масса петроградского населения, если не считать ничтожных кучек «красногвардейцев», никакого участия в авантюре большевиков не принимала. Хуже того: она спряталась. Улицы пусты,— пусты они и сейчас, когда большевики торжествуют победу.
То ли было в феврале и марте, когда происходила подлинная революция! Тогда даже поминутная стрельба на улицах не могла удержать граждан дома. А теперь? И стрельбы-то почти не было, но улицы безлюдны,— боковае как будто и вовсе вымерли.
В трамваях — давно не виданный простор. Каждый, кто не боится, может ездить в эти дни с комфортом: в вагоне, в который еще несколько дней тому назад втискивалось 70—80 и больше человек, который и снаружи облеплялся людьми, теперь едут 5—6, много десять человек.
Дома заперты, обыватели входят и выходят, чуть не крадучись. В некоторых домах из 3—5 подъездов открывается лишь один, а то и все закрыты: ходят через двор, который […] все [… … … … ]ранты по очереди держат караулы и подозрительно встречают каждого, кто приходит.
Где же тот народ, где те крестьяне, рабочие и солдаты, которые, будто бы, совершили и совершают «новую революцию»?. Неужели эих «не касаемое дело». Ведь, даже солдат видно меньше, — гораздо меньше, чем мы привыкли за время подлинной революции. Патрули, часовые,— но солдатской массы не видно. На фоне общего безлюдья резко выдаются убежденные и возбужденные, — не то обманывающие, не то обманутые — «большевики», но это все-таки единицы. А подойдите к часовым, поговорите с ними,— и вы увидите, что они даже не возбуждены, иной раз, как будто, даже смущены: «Не мы, ведь, это, так приказывают»…
Народ спрятался, народ в страхе с ужасом ждет, что на него надвигается. Самые бодрые говорят: «Хуже не будет». Но это уже не бодрость, а отчаянье…
Безучастное отношение народа к тому, что совершено большевиками, особенно страшно. То же может, очевидно, совершить и всякий другой авантюрист, который воспользуется тем же оружием. И за этим дело не станет.
Большевики подкупили солдат демагогическими лозунгами, реализовать, обеспечить которые нельзя, и несомненно, скоро обанкротятся. Но найдутся и другие лозунги, еще почище большевистских.
«Хуже не будет»— думают отчаявшиеся обыватели. О! будет хуже и еще много хуже!
Граждане, очнитесь!— зовет Пешехонов.— Большевистская авантюра, если не будет немедленно ликвидирована, грозит нам целым рядом других, конца-краю которым не видно.
Солдаты, пособники большевиков, уже начинают разбираться, видя, что случилось неладное, нехорошее; с фронта идут войска, Петроград отрезан от всей России, льется своя, родная кровь.
В газете социалистов-революционеров «Дело Народа» находим такую картинку, озаглавленную «В казарме»:
Настроение подавленное. Всюду собираются кучки; ведутся оживленные разговоры, читают и обсуждают «законы» правительства Ленина.
—Вся земля народу без выкупа. Вот видишь!— торжествует один.
Но противник тут же достает наказ депутату в Учредительное Собрание солдат-крестьян 5 армии и доказывает:
—Этот “закон” — копия с наказа, который мы даем нашим выборным в Учредительное Собрание. Ленин переписал его и тоже говорит, что окончательно землю закрепит Учредительное Собрание. Чего же тут нового?
—А мир?— спрашивают другие.
Тут же из толпы им возражают:
—Что мир? Сам Ленин сказал, что мира можно ожидать только тогда, когда революция будет во всех странах… А когда она, эта революция, будет, Ленин-то и не сказал… Так что о мире Ленин ничего нового не прибавил…
—Что же это — ему власть нужна? Они, стало быть, только из-за власти и спорят, а наши шеи трещат?— слышатся со всех сторон недоумевающие вопросы.
И не находят ответа…
Уныние и подавленность растут. Падает уверенность, что правительство большевиков даст что-либо новое и лучшее… Падает, вообще, вера во что-либо новое и лучшее… Это страшный итог большевистской работы.
Очень многие указывают на это жуткое: падает уверенность, тает вера, растет в народе безучастность к совершающемуся, народ издерган политиканами, народ устал от политики, прежней радости, прежней бодрости, сознания счастья освобождения от [… … … … … ].
Вот плоды политиканов, болтунов, партийных недоносков.
С ними должна вестись беспощадная борьба, они должны быть изолированы от народа, доверяющего всякому беспардонному краснобаю, не задумывающемуся о последствиях своих «проповедей».
«Сибирская жизнь», Томск, 8 ноября 1917 года