Feb
8
Из воспоминаний бывшего тамбовского губернатора Н.П. Муратова о тамбовском полицеймейстере К.Ю. Старынкевиче (1906-1912 гг.)
February 8, 2014 | Comments Off on Из воспоминаний бывшего тамбовского губернатора Н.П. Муратова о тамбовском полицеймейстере К.Ю. Старынкевиче (1906-1912 гг.)
Когда, по выходе моем из вагона, подошел ко мне в полицейском мундире, с погонами статского советника, высокий, сухощавый, опирающийся на палочку человек, с красивыми и умными глазами, с тонким, красивым, породистым лицом в небольшой с проседью бородке и густых усах, я догадался, что передо мною одна из тамбовских достопримечательностей — местный полицеймейстер Константин Юльевич Старынкевич. Бывший офицер Литовского полка, он очень давно, кажется, Фредериксом, был назначен Кирсановским исправником. Молодой, красавец, силач, любитель и любимец женщин, не дурак выпить, не взяточник, Старынкевич сразу стал в губернии заметной фигурой. Большой любитель пожарного дела, он на одном из кирсановских пожаров угодил под какую-то падавшую балку, ударившую его по спине. Потерявши после этого случая силу и значительную часть здоровья, бросив пить и заведя для ходьбы палочку, Старынкевич сохранил, однако, всю свежесть ума, ставшего как будто еще острее. Назначенный Ржевским тамбовским полицеймейстером, Старынкевич пережил Ржевского, Лауница, Янушевича, меня, Ошанина, Салтыкова и лишь в конце губернаторства последнего, совершенно больным и расслабленным, был назначен советником губернского правления. Он скончался вскоре после октябрьского переворота. Когда Лауниц, выйдя, как и я, из вагона, увидал Старынкевича, с его шатающейся походкой и палочкой, он тут же сказал: «Очень приятно познакомиться, но мне нужен полицеймейстер с ногами». «Так точно, ваше превосходительство, но я думаю, что недурен полицеймейстер и с головой»,— ответил Старынкевич.
«Недурно сказано»,— улыбаясь, сказал Лауниц, «будем служить-с». С большой остротой ума, удивительным тактом, Старынкевич соединял выдающуюся проницательность. Его острые глаза, как сильные объективы какого-нибудь фотографического аппарата, сразу, до мельчайших подробностей, отпечатывали в его мозгу фигуру нового человека и по этому снимку он, как по книге, читал все, что ему нужно было знать. Я поразился, как сразу я был Старынкевичем разобран со всеми особенностями моего ума, характера, темперамента, даже до интонации и оттенков моего голоса. Правда, я ни для кого никогда не был загадочной натурой; но чтобы так скоро, почти cpaзу… это было поразительно! Дело дошло до того, что Старынкевич по телефонному звонку знал, что его ожидает la pluie ou le bean temps и, соответственно этому, откликался или примолкал. Бывало, на следующий день, когда раздражение уляжется и на смену ему явится добродушие спросишь:
«Сознайтесь, когда я вчера звонил и человек сказал, что Вы уехали, были Вы дома?».
«Так точно, был».
«Почему же не подошли к телефону?».
«Что я, дурак что ли!».
В первые годы, когда в моих решениях и словах было так много необдуманной горячности, Старынкевич сослужил мне большую, незабываемую службу. Выслушав мой приказ, в котором был большой напор раздраженного чувства, он исполнял его по форме точно, но силу напора ослаблял, буфером своего ума — умеряя резкость удара. Незабываемой заслугой Старынкевича была для меня его действительная внимательность к моей безопасности и возможно, что без него я не уцелел бы.
Обвиняли Старынкевича: в двуличности, в длинном языке, говорившем в глаза одно, за глаза другое, в неискренности… Возможно, что говорившие это и правы и что при моих заместителях я подвергался излишней критике, но куда же было ему девать свой ум, свою наблюдательность, свой язычок, для которого он и родного отца вряд ли пощадил! При всем том, я глубоко уверен, что к жене, бабушке, детям и ко мне, как члену семьи, Старынкевич относился искренно и любовно. Не мог он притворяться, когда по целым часам болтал с детьми или по вечерам, устроившись уютно около самовара и выложив на стол портсигар, рассказывал жене, бабушке и мне, выходившему размяться из кабинета, удивительные истории былых времен. И за что он мог не любить нашу семью, которая встречала его всегда с. такой лаской и приветом? А уж жену, я знаю наверное, он и любил и не только уважал, но и почитал и в ней, может быть, одной не находил ничего такого, над чем бы мог улыбнуться его острый ум.
Все новости Тамбова рано или поздно станут древностями.