May
4
Легенда о пребывании в Тамбовской губернии инокини «Великой княгини Анны Феодоровны»
May 4, 2014 | Comments Off on Легенда о пребывании в Тамбовской губернии инокини «Великой княгини Анны Феодоровны»
(Доклад А.Н. Норцова)
11 ноября 1911 г.
В бумагах Тамбовской учёной архивной комиссии сохранилась небольшая, на двух листах, заметка без подписи, написанная в конце 60-х годов каким-то воронежским или тамбовским археологом. В заметке находятся краткие сведения о пребывании — между 1852 г. и 1861 г. — в женских монастырях (Усманском, Кирсановском, Тамбовском и Пензенском) таинственной и легендарной монахини, которую некоторые лица, а с ними и автор заметки, считали почему-то за великую княгиню Анну Феодоровну, первую супругу цесаревича Константина Павловича.
В настоящее время довольно трудно судить, как могла зародиться подобная мысль у тамбовских и пензенских жителей, но легенда существует, и здесь, в этом коротеньком докладе, приводятся те — впрочем, довольно скудные — данные об этой таинственной личности, которые имеются и в заметке, и в других источниках.
Прежде всего, следует вспомнить, что в последние годы царствования Екатерины Великой, по её приглашению, к русскому двору приехали две сестры принцессы Саксен-Кобург-Готские, и из них одна, Юлиана-Генриетта (род. 12 сентября 1781 г.) под именем великой княгини Анны Феодоровны вышла 12 февраля 1796 г. за великого князя Константина Павловича. Младший брат её, — впоследствии Леопольд I, король бельгийский, одно время служил в русской военной службе и сопровождал Александра I на Эрфуртский и Венский конгрессы. Во время своего пребывания при дворе великая княгиня жила чрезвычайно скромно и уединённо, насколько, конечно, ей позволял придворный этикет и, кажется, одной из главных причин такого образа жизни была какая-то болезнь и обмороки, весьма часто совпадающие с придворными балами и торжествами.
В 1801 г. великая княгиня, тяготясь придворной жизнью или вследствие нездоровья, или, наконец, вследствие другой какой-либо причины, удалилась в Швейцарию и там, в 18 вер. от Женевы, проживала тихо и уединённо. В 1820 г., вследствие намерения цесаревича Константина Павловича жениться на княгине Лович, был обнародован 20 марта манифест императора Александра I, расторгающий первый брак великого князя «по вниманию к домашнему положению цесаревича в долговременном отсутствии супруги его великой княгини Анны Феодоровны, которая, ещё в 1801 году удалясь в чужие края, по крайне расстроенному состоянию её здоровья, как доныне к нему не возвращалась, так и впредь, по личному её объявлению, возвратиться в Россию не может». В том же манифесте есть дополнительное правило, лишающее права престолонаследия лиц, рождённых от морганатических браков особ императорской фамилии — правило, которое имело в виду предстоящий 12 мая 1820 г. брак цесаревича.
Далее автор заметки прибавляет, что, следя лет 30 за журналистикой, он только один раз встретил имя великой княгини — в «Московских ведомостях» 1857 г. — по случаю посещения её в Швейцарии великим князем Константином Николаевичем и великой княгиней Марией Николаевной. 8-го августа 1860 г. при дворе был наложен на 14 дней траур по случаю кончины её императорского высочества великой княгини Анны Феодоровны (см. Календарь на 1860 г., Указ о кончине её 8 августа 1860 г.). По словам составителя заметки, из двух портретов её, один — в Петровской зале Эрмитажа, поясной, изображает великую княгиню с голубыми глазами, а другой, во весь рост, в Портретной зале, с чёрными.
Приведя все эти факты, как и эпоху кончины её, автор заметки высказывает свои сомнения и в месте, и в дате её кончины и прибавляет от себя следующее: «Основываясь на достоверных (?) данных, которых разоблачить не считаю себя вправе (?), осмеливаюсь думать, что она проживала большею частью в России в нынешнее (т. е. Александра II) царствование и по неисповедимым судьбам Божиим допущено весьма оригинальное quiproquo для высших целей, не совсем доступных ограниченному нашему пониманию». После этого замечания начинается уже легенда, за степень достоверности которой нельзя ручаться, и она передаётся здесь как простой материал для дальнейшего исследования вопроса.
По словам неизвестного автора, в июле 1852 г. из С.-П-бурга приехала в Усманский Софийский женский монастырь без всяких документов, но под именем коллежской асессорши Анны Ивановны Степановой, некая старушка лет 70, в карете, с серым говорящим попугаем и прислугой, петербургской мещанкой Агриппиной Денисовой; сопровождал её чиновник петербургской полиции Голощапов («если не ошибаюсь фамилией», прибавляет автор), который назад в Петербург не вернулся, а умер.
Старушка прожила три года совершенно уединённо; одежду её составляла монашеская ряска с белым апостольником. Епископ Макарий (1857-1859) спрашивал её, по какому праву она носит эту рясу, но умолк, получив в ответ: «Снимите с меня её, она меня тяготит». Он не знал её и сам о том говорил автору заметки; наоборот, преосвященный Феофан, по некоторым данным, должен был знать её: «Это я заметил,— пишет автор,— и во время беседы моей с ним в загородной его даче». Эта таинственная монахиня весьма почтенной и приятной наружности, изящные манеры её и чрезвычайная сдержанность обращали невольно на неё внимание. Обстановка келии её была простая, но изящная: благоухание цветов, чистый воздух, пол некрашеный, но лоснящийся от чистоты, мебель простая, но совершенно новенькая. Старушка сама занималась стиркою белья, иногда мытьём полов, готовила превосходный обед, но кушала немногим более своего попугая, пекла неподражаемо хлебы и вообще была до того трудолюбива, что по её деятельности невозможно было приравнять к ней и молодых; она с особым умением ходила за больными, и многие обязаны ей исцелением, в средствах не нуждалась и истинно бедным помогала и бельём, и небольшими деньгами. Прислуга её Агриппина, хотя и была особа неразвитая, но была чрезвычайно сдержанна в объяснениях о личности покойной.
Матушка Анна, по её словам, странствовала 13 лет пешком, 8 лет была в Иркутском монастыре, которым управляла и полгода провела в Мариинской больнице в Петербурге сиделкой; последнее время она проживала близ самой Александро-Невской лавры, и духовником её был лаврский архимандрит Мельхиседек, которого в 1857 г. навещал автор заметки. По его словам, она была пострижена и приняла схиму, под именем Анны, в Старом Иерусалиме и «митрополит Филарет, — продолжает далее неизвестный автор — принимал меня от её имени как «игуменьи Иерусалимской», в июне 1857 г.». Автор познакомился с матушкой Анной в 1856 г., хотя и видел её раза два и прежде; в 1857 г., ехавши в Петербург, он имел письма к её знакомым и видел между ними лиц, считавших себя ею облагодетельствованными.
Владела она русским языком весьма правильно, но с сильным немецким акцентом и иногда, но редко, обращалась к автору заметки «на прекрасном немецком диалекте» (при других окружавших её, не понимавших языка), но о предметах, относившихся лично до него. Проницательный ум и быстрая находчивость невольно поражали в ней. «После продолжительного знакомства моего с ней,— говорит автор,— я пожелал знать, не без задней мысли, в подходящем разговоре день её рождения». «Семьдесят лет мизер играю и взятки не взяла»,— было немедленным ответом.
Праздное любопытство удовлетвориться не могло от её ответов ни в каком случае. «Я господская — вольноотпущенная», — отвечала она иногда любопытным, принимала весьма немногих и весьма благодушно и даже радостно выслушивала самые нелепые о себе предположения, как о преступнице первостатейной; не обращала ни малейшего внимания на похвалы и лесть и в случае, если кто обращался, видимо, к ней с особой почтительностью, «Я арестант»,— говорила она и ничего более.
Автору заметки случалось — по его словам — писать по её личной просьбе и на высочайшее имя. Так, 24 октября 1858 г. писал он из Воронежа на имя государыни по просьбе схимонахини Анны. Сама она ничего не писала, но подписывал просьбу автор заметки «по личному её прошению за болезнью её», выставив свою фамилию.
8 октября 1858 г. она переехала в Кирсановский девичий монастырь, а 20 октября 1859 г. переведена была в Тамбовский; тамошняя игумения Евгения, как только схимонахиня Анна переехала, распорядилась было, чтобы при полиелее монахини подходили с поклоном и к ней, но она отклонила от себя эту честь, откланиваясь каждой монахине самым низким поклоном, почти до земли. Монастыри, тем не менее, старались сбывать её и не пренебрегали интригами для этой цели. Из Тамбовского монастыря переведена по болезни указом Свят. синода в Троицкий Пензенский девичий монастырь весной 1861 г. и отправлена из Тамбова, в апреле, в самое половодье; около суток в с. Паиме оставалась (в карете) в воде и приехала в Пензу совершенно больною. Кончину свою она предчувствовала и две телеграммы (автору заметки?) её тому доказательством; последняя из Пензы за три дня до кончины: «Простудилась — умираю».
В Пензе она прожила — по словам составителя заметки — всего 4 дня и скончалась 27 апреля 1861 г.; она сделала словесное завещание игумении пензенской Надежде, которое состояло только в просьбе сделать простой гроб, но внутри непременно обить белым атласом. Игумения Надежда поскупилась на атлас — принесли гроб, обитый внутри коленкором, но он не годился — и короток был, и узок; желание покойной было исполнено. «В горести непредвиденного расхода, — пишет автор, — игумения обратилась ко мне письмом». Схимонахиня Анна была похоронена на другой день кончины, 28 апреля, при большом стечении народа, в монастыре в приделе св. Иоанна Богослова, и на могиле её чугунная плита с надписью: «Старица Божия Анна».
После кончины её осталось 24 р. денег, несколько образов, посуды, белья и по описи под № 26 наперсный, с цепью, форменный крест с надписью «Царевна Анна»; игумения Надежда выдала расписку о сохранении креста до востребования. На запрос пензенского епархиального начальства Святейшему синоду, как поступить с оставшимися после неё вещами, последовал (27 апреля 1862 г.) ответ: «Вещи сдать в гражданское ведомство». Пензенское губернское правление решило передать попугая на поруки благонадёжному лицу и передало его автору заметки, а образа остались при монастыре вместе с телом, «вмещавшим возвышенную её душу», — прибавляет автор. Ему же достались от покойной, ещё при жизни её, икона на Голгофском камне, полученная ею от иерусалимского митрополита Мелетия, также и старинные карманные недорогие часы с надписью «Царевна Анна» и кое-что из мебели; часы присланы были ею из Тамбова перед выездом.
Свою заметку неизвестный автор оканчивает ещё следующим дополнением: «При жизни её я имел с тамбовскими властями дело по поводу моих частых посещений в Усманском монастыре матушки Анны. Дело дошло до воронежского губернатора Синельникова; он с большим интересом выслушал меня, выразил своё удивление, что епископ Макарий при своей образованности не понял сущности дела; он написал на деле резолюцию, к сведению тамбовского губернатора Данзаса: «Предполагаю злоупотребление Усманских местных властей». Однако Тамбов продолжал своё, и года через два после покойной я получил через воронежское полицейское управление вопросные пункты от Н., чиновника тамбовского губернатора, по этому предмету. Ответы мои настолько удовлетворили чиновника, что дело исчезло и по очень простой причине; на предложенный мне вопрос: «Какое основание имею я сомневаться в личности покойной монахини?» я ответил копией с письма чиновника, следователя моего, а из этого письма видно, что и он заглядывал в календари (когда он был ещё в Усмани исправником) к покойной, иногда с особою целью».
Вот все данные, которые имеются в бумагах архивной комиссии, и, конечно, было бы смело выводить из них что-либо положительное о таинственной монахине, но — с другой стороны — нельзя также и не принимать в некоторое внимание эти данные при всей их недосказанности.
В «Русской старине» (1889 г., июль, стр. 193—194) есть небольшая заметка Киреева под заглавием «Белая монахиня в Пензе в начале 60-х годов», в которой описывается кратковременное пребывание монахини Анны в женском монастыре. «Много лет назад (рассказывает Киреев) великим постом, в карете, с жандармом на козлах, приехала в Пензенский женский монастырь очень старая, дряхлая особа, одетая по-монашески в куколе и рясе, но не из чёрной, а из белой материи — что, как известно, уставом не допускается; её сопровождала старая послушница, которая держала клетку с попугаем; на белой монахине был надет большой наперсный крест, на обороте которого значилось будто бы «Царица (?) Анна». По водворении её в келии не замедлили приехать к ней епископ Варлаам, известный суровостью жизни и обращения и губернатор граф Е.П. Толстой. Конечно, всё то, что говорилось этими лицами, осталось непроницаемой тайной; многие в то время лица, бывшие в хороших отношениях с гр. Толстым, спрашивали его наедине открыть им, кто и за кого считать белую монахиню, но получали все одинаковый ответ: «Не знаю». Чрез несколько дней белая монахиня, призвав игумению объявила ей, что, чувствуя приближение смерти, просит положить её в простой дубовый гроб, непременно обитый белым атласом внутри. В определённое ею время скончалась: немедля опять приехали архиерей и губернатор, собрали какие-то документы, бывшие при покойной, а также наперсный крест и все эти вещи отправили в Синод. Послушница покойной рассказывала, что перед тем, как им приехать в Тамбовский монастырь, а оттуда в Пензенский, они обе путешествовали по Востоку и были в Святой земле. Много лет спустя, — продолжает далее Киреев, — одна инокиня из рода Обуховых, живущая в Пензенском монастыре более 40 лет, подтвердила мне всё слышанное мною в моём детстве про белую монахиню, которую тогда считали за вдову великого князя Константина Павловича. Следует вспомнить, что первая супруга его, вел. кн. Анна Феодоровна, скончалась в Швейцарии, а вторая, княгиня Лович, скончалась в Царском Селе». В заключение, Киреев делает предположение, что эта белая монахиня или Екат. Филип. Татаринова (рожд. Буксгевден)*, или кто-нибудь из её ближних (?). На эту возможность объяснения направляет его белый цвет, любимый сектою хлыстов. «Но как совместить — заключает Киреев, — строгость заточения в монастыре с поездками по востоку?»
Эта заметка разнится очень мало от данных, приведённых выше неизвестным автором и только как бы подтверждает всё им сказанное, и если есть какие-либо руководящие нити, они должны быть в делах губернатора Данзаса начала 60-х годов, но эти бумаги, кажется, совсем уничтожены.
Здесь, быть может, уместно напомнить, что ещё при Александре Павловиче имя первой супруги вел. кн. Константина Павловича уже эксплуатировалось, и в Москве в 1808 г. в доме скопца Колесникова появилась «хлыстовская богородица» с титулом вел. кн. Анны Феодоровны, которая была у скопцов в большом почитании, в 1820 г. неожиданно скрылась из Москвы, а в 1827 г. была задержана в Раненбурге, причём обнаружилось, что она тамбовская уроженка, — Ирина Николаева, дочь Лебедянского купца Голева и жена Лебедянского мещанина Катасонова.
Но легенда о настоящей вел. кн. Анне Феодоровне существует и упорно держалась в тамбовском и пензенском обществе, и в моём детстве, в начале 70-х годов, я сам её неоднократно слышал.
Эпоха образования легенды — это та эпоха Александра Павловича, которая олицетворяет самый возвышенный героизм и замечательный, почти вошедший в строй государства, мистицизм; эпоха, которая в своём эпилоге не могла не создать таинственную легенду о исчезновении государя в день его кончины, 19 ноября 1825 г., из Таганрога и появившегося в Сибири под именем старца Феодора Кузьмича, известного своей благочестивой жизнью и скончавшегося в Томске 20 января 1864 г.; легенда, в которую и до сих пор верят в Сибири. Точно так же и кончина супруги Александра I окружена таинственностью, и существует легенда, что императрица Елисавета Алексеевна спасалась вблизи Новгорода в Сырковском монастыре под именем «Веры-молчальницы»; в 1834 г. она будто бы явилась в Тихвине под видом странницы, затем за безпачпортность была посажена в Новгородский острог, а оттуда помещена в Сырков девичий монастырь, в котором совершила подвиги благочестия и скончалась на Фоминой 1861 г.
Все эти легенды, — не касаясь их исторической достоверности, — не доказывают ли лишний раз, что сердце человеческое, не удовлетворяясь сухим регламентом исторических фактов, ищет и за пределами вероятного лиц, ему особо дорогих и облекает их в трогательные и мистические образы.
«Известия тамбовской учетной архивной комиссии», №56
Все новости Тамбова рано или поздно станут древностями.