May
15
Герои войны: Алексей Михин
May 15, 2013 | Comments Off on Герои войны: Алексей Михин
Он не забудет, не забудет
Атаки яростные те —
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
М. Матусовский.
Живет в Тамбове человек, о боевых подвигах которого в годы минувшей войны в архивных документах говорится такое, что не сразу и поверишь: да неужели один человек способен так много сделать в бою.
17 октября 1943 года артиллеристы 276-го гвардейского Краснознаменного легкоартиллерийского полка, в котором служил Алексей Михин, в районе местечка Любеч Черниговской области начали форсирование Днепра. Противник с правого берега вел яростный огонь. Когда до берега оставалось метров семьдесят, один из снарядов разорвался рядом с плотом, на котором был расчет Михина. Алексей бросился в ледяную воду и около часа под ожесточенным обстрелом крепил пушку к плоту и подталкивал его к берегу. Захватив плацдарм на правом берегу Днепра, артиллеристы вместе с пехотинцами отбивали атаки фашистов. 21 октября юго-западнее села Дережичи Гомельской области под жестоким артиллерийским, минометным и пулеметным огнем, бомбежкой с воздуха Михин вместе с товарищами по расчету тянул за наступающими пехотинцами свою пушку по изрытому воронками и траншеями картофельному полю около полутора километров.
Когда был тяжело ранен в голову командир орудия, Алексей Михин вместе с санинструктором Барыбиной вынес командира из-под обстрела, а затем заменил наводчика и прямой наводкой расстрелял два вражеских 75-миллиметровых орудия, находившихся на окраине села Дережичи.
На седьмые сутки боев на плацдарме у неприметной деревушки Красный Рог Алексей, оставшись у пушки один, отбил несколько атак превосходящих сил противника.
Шел я к нему и думал: какой он человек? Я представлял себе его большим, сильным, неразговорчивым и угрюмым. Все оказалось не так. Алексей Михин небольшого роста, русоволос, на лице застенчивая улыбка. Серые мягкие глаза.
На мои просьбы рассказать о боях отвечает:
—Что рассказывать? Воевал как все.
—А как же вы один за весь расчет действовали?
Он на минуту задумывается, припоминая тот осенний день со всеми его подробностями.
—Тридцать лет прошло. Всего не вспомнишь. Ну, если нужно, так вот… Когда захватили наши плацдарм, то вместе с пехотинцами продвигались вперед и мы, артиллеристы. Своим огнем поддерживали матушку-пехоту. Выкатив орудие метров на тридцать впереди наших траншей, мы с открытой позиции вели огонь по немцам. Потом пехотинцы бросились в атаку. Наш расчет тоже с ними побежал вперед. Нас было человека четыре-пять. Положено-то семь номеров в расчете, но людей не хватало, и командир батареи перебрасывал номера из одного расчета в другой, люди-то ведь из строя выходили. Побежали вперед и расчеты еще трех орудий нашей батареи. А потом немцы нажали, все стали отходить.
—Ну а дальше что же было?
—Что дальше? Отбежал я к своему орудию. Жду. Думаю, вот сейчас ребята подойдут и встретим мы немцев, А никого нет. Тут как раз туман был. Дело было рано утром, часов в пять, еще не рассвело как следует. Стою я за кустом и вглядываюсь вперед. Смотрю, что-то впереди показалось. Наши? Нет, немцы! Их было, может, человек семьдесят-восемьдесят, а может быть, и больше. Трудно было определить. Вижу через щиток — идут перебежками. А у меня мысль в голове одна: вот сейчас ребята подойдут, повернем орудие — немцы-то шли немного правее — и встретим их. Один-то я повернуть орудие не мог: щупленький был, весил всего пятьдесят два килограмма, силенок было маловато. Послышался шум моторов. Смотрю через щиток, вижу: ползут тяжелые самоходки «фердинанд» и несколько средних танков. Вся земля подо мной зашевелилась. Ползут прямо на мою пушку: она ведь одна осталась. За танками немцы бегут. Все вижу хорошо: такие здоровые, в касках, сапоги широкие. Уже метров сорок до них осталось. Напрягся я — и откуда только сила взялась,— повернул орудие прямо на фашистов. Окопчик-то мы не рыли, пушка стояла прямо на открытой позиции, и, может быть, поэтому мне удалось ее повернуть. Стою. Волнуюсь. Уперся я вот так ногой в землю и стою, вроде лучше стало. Жду. Автоматные очереди по щиту орудия бьют, осколки минометные цик, цик, цик… И не огонь вражеский мне был страшен, не то, что убьют меня, нет, я боялся, что прорвутся гитлеровцы, схватят живым и потащат в плен. Я туда, сюда оглядываюсь, как бы сзади или из-за щита спереди не схватили меня, и тут меня как будто кто-то подстегнул. Вспомнил тут я, как в запасном полку командир нам говорил, что артиллерия бог войны и что один расчет и даже один человек может сделать многое, если он, конечно, не трус. Он может заменить все номера. Недаром ведь нас здорово гоняли тогда на занятиях. Только и слышишь команды: «Танки справа!», «Танки слева!», «Танки с тыла!». Из всех положений действовали. Работали и за наводчика, и за заряжающего и за подносчика снарядов, и за командира орудия.
«Бери снаряд, заряжай!» — командую сам себе. Раз назад, в ящик за снарядом. Пусто. Я в другой. Схватил в горячке какой попало снаряд. Оказался подкалиберный. Такими по танкам бьют. И вспомнил я тут, что всегда говорил комбат: «Береги эти снаряды, Михин, они дорогие, для танков только». Думаю, будут меня ругать за этот снаряд; но все равно загнал его в казенник, нажал на педаль, выстрелил. Попал по цели, потом схватил картонный снаряд с картечью, стал посылать его в ствол, руки дрожат, да еще как на грех задралась картонка на стакане, не проходит в казенник. Оторвал задравшийся кусок, загнал, нажал на спуск, выстрелил. Кажется, хорошо попал. Схватил второй заряд картечи, как дал еще раз. Быстро все получилось. Ведь пушка-то полуавтоматическая ЗИС-5, 1933 года выпуска. Только всунул снаряд — и все. Смотрю, справа немцы идут. Надо повернуть орудие немного. Я раз, раз — крутанул маховик горизонтальной наводки. Кажется, хватит. Потом быстро завертел рукой подъемный механизм. Ствол вверх поднялся. Не так! Много! Надо вниз. Я еще раз крутнул, ствол пошел вниз, вниз, чуть ли не в землю. А немцы уже метрах в пятидесяти. Выстрелил. Гляжу, все поле перепахало, как бульдозером: пыль, дым, черным-черно все стало. Орудие так рвануло, что сам еле отскочил: ведь ствол бил почти в землю. Бросился за новым снарядом. Оказался фугасный. Такая на нем головка особенная. Можно ее открутить, и снаряд станет осколочным. Он-то мне и нужен был по пехоте. Попробовал руками отвернуть — не могу. Тогда через гимнастерку зубами головку отвернул, и снаряд в ствол. Да никак не могу его засунуть. Я коленом, коленом помогаю. Зарядил, выстрелил. Прямо по фрицам попал. Много их шрапнелью скосил. Сделал еще несколько выстрелов, еще многих положил. Сколько, спрашиваете? Сколько можно одним снарядом убить — прямо в гущу попадал несколько раз. Остановились фашисты. Снарядов у меня уже не стало: все расстрелял. Всего их было штук десять — двенадцать. Было-то их больше, но мы раньше израсходовали, а это осталось к утру.
Алексей Никитич волнуется. Смотрю на него и совершенно ясно представляю себе хрупкого солдата, совсем еще мальчишку, оставшегося одного у орудия. Я вижу атакующие цепи гитлеровцев и чувствую, как четко работает мысль артиллериста, как действует он и за заряжающего, и за наводчика, и за подносчика снарядов, как потерял он счет времени и поэтому теперь не может сказать, как долго длился этот неравный поединок.
—Тут ко мне подбежал какой-то наш солдат,— продолжает Алексей Никитич.— Обрадовался я. Знаками стал показывать ему, что, мол, снаряды нужно подносить. Побежали мы с ним к ровику, что был недалеко от орудия, и по этому ровику рассчитывали добраться до ящиков со снарядами. Спрыгнули в ровик, да далеко по нему идти. И тут я подумал, что лучше напрямую по полю, быстрее будет. Стали вылезать из ровика, тут как полоснет автоматчик немецкий. Мне спину обожгло, ремень прямо обрезало сзади, а вот по руке-то я и не учуял вгорячах. А солдата того прошило пополам. Тут пехотинцы наши поднялись в атаку. Отогнали фрицев. Пошли вперед и на других участках. Говорят, километров на восемь продвинулись вперед. Так что пушка моя немцам не досталась. Меня на наблюдательный пункт доставили, и командир полка говорит: «Ну, как ты там командовал, герой, мы отсюда все видели». А потом меня отправили в госпиталь.
Ранение оказалось тяжелым. Давала знать себя и контузия, полученная в боях на Курской дуге. Снаряд тогда разорвался в окопчике у орудия. Командира взвода убило, Алексея Михина выбросило из траншеи. С тех пор он плохо слышал. Но и с этой контузией, превозмогая боль в ушах от каждого выстрела, воин остался в строю и дошел с боями до Днепра.
То, что видел командир с наблюдательного пункта, он описал в представлении Алексея Михина к награждению.
Читаю скупые строчки наградного листа. Там указано, что огнем из автомата и гранатами Михаил полностью уничтожил группу из восемнадцати гитлеровцев, пытавшихся обойти орудие, а затем артогнем еще около сорока человек.
Вскоре на груди отважного артиллериста засверкала Золотая звезда Героя Советского Союза.
Не довелось Алексею Михину дойти до фашистской Германии. Демобилизовался инвалидом. Но радость победы, сознание того, что выстоял в боях, помогли Алексею Никитичу найти свое место в трудовом строю. Знатный фронтовик так же честно, как воевал, трудится на заводе асбестовых и резиновых технических изделий в Тамбове. О его трудовых делах не раз рассказывалось в заводской многотиражной газете, его портрет помещен в аллее героев в городском парке культуры и отдыха.
Я ушел от Алексея Никитича тогда, когда в окнах домов уже загорелись огни. Идя по вечерней улице, я думал о том, что героя определяет не внешность, а что-то более глубокое, заложенное в нравственных и моральных устоях этого человека, в его великой любви к Отчизне, народу, своим товарищам. И, накапливаясь день за днем в течение многих лет, эти качества проявляются в те минуты и секунды, когда совершается подвиг.
Л.Г. Дьячков
Все новости Тамбова рано или поздно станут древностями.