Aug
23
Строка, бегущая к свободе
August 23, 1991 | Comments Off on Строка, бегущая к свободе
Мрак, ужас и смертная тоска опустились на город, и, казалось, неоткуда ждать просвета, как вдруг в этой кромешной тьме вспыхнула молния. Она полыхнула, и … не погасла. Она продолжала светить нам, она кричала о том, что Россия – не банановая республика, что наш Народный Президент жив, свободен и продолжает работать. И последный бросок коммунистического чудовища к горлу народа – это агония тоталитаризма, «грозный» путч обречен, он закончится так же бездарно и бесславно, как и начался.
Когда радио и газеты бредили и пороли чушь под дулами автоматов, к тамбовчанам неслась Правда метровыми, ярко светящимися буквами. «Бегущая строка» на здании ГТС в центре Тамбова еще в понедельник, 19 августа начала, и во вторник продолжила передавать Указ Бориса Ельцина. Постановление Совета Министров РСФСР «О незаконном введении чрезвычайного положения». Обращение Бориса Ельцина, Ивана Силаева и Руслана Хасбулатова к гражданам России.
Наш корреспондент встретился с человеком, бросившим фашистскому зверю этот отчаянный вызов.
В научных кругах, близких тамбовской номенклатуре, официально признана единица измерения деструктивности один коваль, – в честь видного тамбовского теоретика деструктивности. О начальнике Тамбовской ГТС один очень ответственный работник облисполкома выразился так: «Мотягов страшнее тысячи ковалей. Отсюда следует вывод, что деструктивность начальника телефонной сети превышает один килоковаль (> 1 Кков).
…Слава Богу, теперь по этому поводу можно шутить…
Сам я вышел из КПСС в августе прошлого года. А в понедельник, первый день переворота, ко мне пришел, один из бывших моих коллег, работник связи, ставший аппаратчиком, и говорит: «Вот видишь, как получилось! Небось жалеешь теперь? А был бы ты коммунистом…» Я его перебил, ответил: «Слава Богу, что я покинул вашу преступную организацию год назад, а не сейчас, когда из нее все побегут, – до какой мерзости вы докатились!»
Из выступления В. Мотягова в горсовете 22 августа.
–Виктор Григорьевич, кто Ваша семья?
–Жена – завуч. Во второй школе. Дочь студентка. Погоди, а к чему ты с этого начинаешь?
–К «горбачевскому» вопросу: как они восприняли такое решение мужа и отца?
–Отрицательно. Дочь замуж выходит… Жена: «Да что ты делаешь, мы теперь тебя больше не увидим!» Их нельзя не понять: женщины ведь. Но ведь и я иначе не мог.
–Страх был?
–Нет. Злость только на них, на гычека. Думал: ну, день, ну – месяц, но ведь больше эта хунта не продержится!
–Я имею ввиду страх за семью, ведь путчисты могли брать заложников.
–Нет. Я был уверен, что до этого они не докатятся. Не посмеют.
–Когда Вы узнали о перевороте?
–Утром в понедельник. В машине по радио услышал. Разозлился! Тогда сразу и подумал: на месяц, не больше… Когда включал «бегущую строку», вызывал своего зама Падчинского, просил, чтобы, если меня посадят, ни он, ни Минчев – это главный инженер – моего места не занимали. Мол, если сяду, то не надолго. Он сказал, что понял.
–Кто приходил опечатывать «бегущую строку»?
–Пеньшин. Зав отделом транспорта и связи облисполкома. По указанию Рябова. Я с ним разговаривать не стал. Только Рябову и Горбунову потом говорил, что включу «бегущую строку» снова.
–Насчет указания Рябова – ото факт или предположение?
–Уверенность. Ведь Дружинин не будет выходить на Пеньшина. Он выходил на Рябова, Но не Рябов же сам пойдет опечатывать!
–А какова в этой истории роль Горбунова?
–Никакой. Я ему звонил, спрашивал: ты разрешаешь мне передавать Указ Ельцина по «бегущей строке»? Он говорит, нет, разрешить не могу… Тогда я спрашиваю: ты запрещаешь мне передавать Указы Президента России? Он отвечает: нет. запретить тоже не могу… Ну, я и заявил, что тогда действую, как сам считаю нужным.
–На Вас пытались «надавить» из КГБ?
–Нет. Это абсолютно точно. Ни прямых угроз, ни «вежливых просьб» насчет «правильного понимания сложности момента» – ни-че-го. Эта организация будто вымерла на время переворота. Стращали, пугали всякими смертными карами только родное управление и облисполком. А их угрозы меня только злили! Я когда пришел к вам в общественный комитет по защите Конституции, то предложил Старостину (председатель комитета – О.П.): может, дать им меня посадить? –Это еще зачем? –Так я же не сомневался, что долго не просижу! Они сейчас все клянутся в верности России, Конституции, Президенту. А тогда хоть и выжидали, а в душе ведь аплодировали этой хунте. Я заранее знал, что их трудно будет разоблачить. А так не отвертишься: человека ведь посадили! Это уже конкретное преступление, натуральное пособничество путчистам. Разве жалко ради того, чтобы разоблачить наши власти, месяц посидеть? Жаль, Старостин отговорил меня от этого, пошел к прокурору правды добиваться.
–Простите, но Вы думаете, что говорите? Не удалось попасть в тюрягу ради разоблачения номенклатуры! Да стоит ли она этого!
–Стоит! Но это во мне говорит прежний одиночка. Я ведь всегда думал, что таких как я – очень мало. Я не состоял ни в одной партии, как вышел год назад из КПСС, не участвовал ни в одном движении, не верил ни коммунистам, ни демократам. Как и весь народ – он же никому не верит.
–Но если народ ничему не верит, и Вы вместе с ним, то зачем было бросаться, извините, с ножичком на паровоз?
–Да не надо подгонять под мой поступок теорию! Я же говорю, что действовал не от какой-то партии или движения, а исключительно от себя, от личных своих убеждений. Хотя надеялся… И жене говорил: «Слушай, Татьяна, ну должно же быть хотя бы процентов 10 таких, как я!» Нельзя же было терпеть такое хамство, мы им что – Чили?! Они же держали нас за быдло, за скотину, которую достаточно припугнуть – и все… Я только думал, что эти 10 процентов, как и я, одиноки, разобщены. Может, ошибся. Хорошо, если ошибся.
23 августа 1991
Все новости Тамбова рано или поздно станут древностями.