Фуняев не всегда был начальником задырского информбюро. Не всегда он и вытравливал борзописцев из губернии. Некоторые сплетники и вовсе утверждали, что когда-то (тут они переходили на шёпот) Фуняев сам был борзописцем. “Да, да”,— твердили они, нагнувшись к уху собеседника.— “Но он тогда совсем другим был, если б увидели — не узнали бы. Худющий и длинный как жердь. Такие вещи писал… страшно подумать…” Тут сплетник так понижал голос, что тот, к кому он обращался, переспрашивал: “Что-то? Повтори! Да погромче, не слышно ничего!” Погромче было нельзя. “Опасно!”— отвечал сплетник и быстренько убегал. “Эй! Ну напиши, что ли!”— раздавалось ему вслед, но сплетник в ужасе махал руками и исчезал.

Как Фуняев попал на службу к Моядоле, помнили только некоторые старожилы (старожилом в Задырской губернии являлся каждый, кто прожил здесь дольше 5 лет). Они рассказывали, что когда-то Моядоля дал пресс-конференцию, на которой борзописцы уж очень на него насели — донимали вопросами о государственной казне, спрашивали, откуда такие успехи в бизнесе у его сына и даже осмелились вопрошать про заморский домик наместника. Моядоля страшно рассердился. Он вскочил с места, начал страшно ругаться и даже повелел страже хватать наглых борзописцев и тащить их в темницу. При этом он показал пальцем в самую гущу бунтарей, где стоял Фуняев. Фуняев задрожал и от страха пукнул, да так, что в зале запотели стёкла. Когда Моядоля продрал слезящиеся глаза, его взору предстала такая картина: все борзописцы лежали на полу вперемежку со стражниками, некоторые пытались подняться и тут же снова падали наземь. Посреди всего этого благолепия возвышалась одинокая фигура Фуняева. Моядоля с трудом подполз к окну и распахнув его, впустил в залу свежего воздуха. При этом на улице, куда улетучился воздух из залы, тут же завизжали и издохли несколько бродячих псов. Моядоля откашлялся, пошатываясь добрёл до бледного от страха Фуняева, и, похлопав его по плечу, сказал:

—Хорошо ты их… молодец… бла-го…дарность… кхэ-кхэ… объявляю табе за ликвидацию ворогов святаго отечества. Кхэ-кхэ… беру на службу…

Тут Моядолю вырвало.

Все присутствовавшие на пресс-конференции несколько месяцев отходили от отравления, многие стали инвалидами, а несколько борзописцев скончались от угара. Даже Моядоля неделю пролежал в постели.

С тех пор, уверяли старожилы, Фуняев и занял место главного губернского чиновника по внедрению свободы слова. Моядоля его очень ценил. Однажды царь-батюшка Замочилов, будучи проездом в Задырске заприметил славного Фуняева и забрал его к своему двору. Печали Моядоли не было конца. Сбежавшие было из губернии борзописцы начали один за другим возвращаться и бороться с ними не было никакой мочи. К счастью, Фуняев недолго прожил у царя. Вскоре придворные настояли на отведении Фуняеву особого воздухонепроницаемого помещения, а такового у Замочилова не нашлось и пришлось расстаться с верным холопом.

Затем Фуняев чуть было не сделался наместником царя-батюшки в одной из неспокойных губерний, да не разобрался и едва не угодил вместо этого в тюрьму за зверское убийство царской стражи.

На службе у Моядоли Фуняеву нравилось. Работы было немного — знай себе кушай и фуняй, фуняй да кушай. По ходу дела Фуняев приворовывал то, что плохо лежало. А плохо лежало многое, поэтому всё больше и больше скапливалось у него в доме добра. Тут как раз радио открыли, ну Фуняев и умыкнул пару радиочастот под шумок. Зачем он это сделал, он и сам сказать не мог. Видимо по привычке — спёр, что попалось. С тех пор потерял покой Фуняев — всё размышлял, какую выгоду можно извлечь из этого странного товара.

Со временем, когда удалось очистить губернию от борзописцев, Моядоля дал Фуняеву ещё одну должность — начальника задырского информбюро и объявил его своим любимым холопом.

Однако тут новая напасть приключилась — блогеры. Блогеры засели в тырнете и нагло критиковали губернскую власть, чем подрывали стабильность в губернии. За каждую блогерскую выходку Фуняев получал от Моядоли и градоначаальника Хитра-Бобра по первое число. А ведь если подумать, то это было несправедливо: фуняевские методы на них не действовали, так как они спрятались по подвалам, вооружились противогазами и травить их было затруднительно. Лишь изредка — раз-другой в месяц удавалось затравить какого-нибудь блогера, но эта порода была диво, как живуча — не проходило и недели, как угоревший приходил в себя, ещё через пару недель излечивался и, умудрённый опытом, адаптировавшийся к фуняевскому газу, снова строчил в тырнете один за другим поклёпы на Моядолю и его семью.

Никак Фуняев не мог найти управу на блогеров. По ночам он стал спать беспокойно, часто вскрикивал и бормотал: “Запретить в этот тырнет писать, кому ни попадя… запретить… спецразрешения выдавать… написал самовольно — голова с плеч!” Просыпаясь утрам, долго не мог понять, где он находится.

В конец измученный, Фуняев написал царю-батюшке петицию с предложением запретить блогеров. С тех пор он жил одной надеждой — на помощь царя-батюшки и его госдуры.